Юрий Вильямович Козлов родился 23 июля 1953 года в городе Великие Луки. Сын писателя Вильяма Козлова. В 1974 году окончил Московский полиграфический институт. Первая его книга, роман "Изобретение велосипеда", вышла в 1979 году. В жанре фантастики Юрий Козлов дебютировал рассказом "Счастливые возможности качелей" в 1985 году. Среди других произведений писателя - романы "Ночная охота", "Колодец пророков", "Проситель", "Реформатор", повесть "Геополитический романс".

Литературная Россия    09.12.2005-27.01.2006

У РУССКИХ ИНТЕЛЛЕКТУАЛОВ ЕСТЬ СВОЙ КАСТАНЕДА

Многие именитые писатели часто от безысходности пытаются устроить своих отпрысков в Литинститут или на журфак МГУ. Как правило, из этого очень редко получается что-нибудь хорошее. Не зря же говорят: природа отдыхает на детях гениев.

Юрий Козлов – редкое исключение. Он всю жизнь окружён литературными людьми. Его отец – известный прозаик Вильям Козлов, на чьём романе «Президент каменного острова» выросли, по-моему, три или четыре поколения советских подростков. Бывшая тёща – Эмилия Проскурнина тоже не чужой для литературы человек. В 1960-е годы она была заметной фигурой в Главлите, но, надо сказать, как цензор никогда не свирепствовала, а потом ушла открывать молодые таланты в журнал «Юность». А теперь литературную стезю избрала дочь Юрия – Анна Козлова, пишущая полупорнографические романы. Кстати, недавно родственниками Козлова благодаря старшей дочери стали Александр Проханов и Сергей Шаргунов. Но сейчас для нас важны не родственные связи. Главное: Юрий Козлов сам по себе очень интересный писатель, добившийся в литературе весьма впечатляющих успехов.

Он родился 23 июля 1953 года в Великих Луках. По первой профессии – редактор (окончил в 1974 году Московский полиграфический институт). В своё время год отслужил в войсках ПВО на Чукотке, где под начальством майора Владимира Суслова, вступившего позже с армейскими стихами в Союз писателей СССР, выпускал дивизионную газету. Всегда дружил со спортом (в частности, много лет занимался каратэ). Два десятилетия отдал журналистике, работал в журналах «Пионер» (1974), «Юность» (1975 – 1979), «Огонёк» (1979 – 1983); кроме того, успел отметиться в газетах «Комсомольская правда», «Россия» и «Гермес». Интересный факт: накануне перестройки Козлов год от «Огонька» стажировался в Чехословакии, где блестяще освоил чешский язык.

Как прозаик Козлов дебютировал в 1974 году, опубликовав в журнале «Пионер» рассказ «Качели в Пушкинских горах».

Очень большую прессу имел первый роман писателя «Изобретение велосипеда», написанный в 1979 году. Его потом переиздали в Болгарии (1982), Чехословакии (1984 – на чешском языке), ГДР (1985), Эстонии (1987) и на Украине (1990).

Весьма сочувственно критика отнеслась и к последующим книгам Козлова «Сколько листьев на дереве» (1981), «Воздушный замок» (1984) и к его роману «Наши годы» (1986). Сборником повестей «Разменная монета», изданным в 1991 году, писатель как бы подвёл первые итоги своих творческих исканий.

Новый этап в творчестве Козлова обозначил роман «Одиночество вещей» (1992). Его герой – выпускник одной из московских школ Леон Леонтьев – очутился на распутье. Все ориентиры оказались размытыми. Родители Леонтьева раньше преподавали научный коммунизм, который в одночасье из научной дисциплины превратился чуть ли не в исчадие зла. Никакой надежды не вселяла и новая, ларьковая Россия, ввергнутая в коммерческий хаос. Оставалось искать третий путь. Как писал Козлов, «третья Россия, подобно граду Китежу, некогда ушла в глубокие воды и пока не спешила подниматься. Должно быть, были люди-медиумы, ощущавшие сквозь толщу воды связь с ней. Леон себя таковым не считал. Его удел был неприкаянно маяться между двумя чужими – коммунистической и брокерской – Россиями».

Пытаясь нащупать хоть какие-то ориентиры, герой Козлова обратился к экстрасенсам. Но мир магии представился ему ещё более страшным, чем коммунизм. Одноклассница Леонтьева, унаследовавшая от матери дар разгадывания человеческих судеб, настораживала его рассуждениями о мёртвом мире. В её восприятии «коммунизм – это загробная жизнь». Если этому верить, получалось, что родители Леонтьева – мертвецы, которые всю жизнь стремились подчинить живых. Но с такой трактовкой Леонтьев согласиться не мог.

Герой Козлова не случайно покинул город. Точку опоры он решил поискать у родственников в псковской деревне. Но всеобщий распад коснулся и села. Леонтьев «догадывался, что у русской деревни нет будущего, но не верил, что до такой степени». Дома заброшены, народ почти весь спился, скот пасти некому, а вся молодёжь давно перебралась в город.

Постоянные метания помогли Леонтьеву лучше понять жизнь и судьбу родителей и нащупать тропинку к своим идеалам. Но в целом вопрос о третьем пути в романе «Одиночество вещей» оставался открытым.

Совершенно в другом ключе Козлов выстроил повесть «Геополитический романс» (1993). Она насквозь политическая. Ещё лет десять назад это обстоятельство вряд ли можно было причислить к достоинству литературы. Но сейчас время настолько политизировано, что полемически заострённая проза становится просто насущной необходимостью.

В этой повести Козлов сумел создать напряжённое, непрерывающееся действие. Его герой – 29-летний капитан Аристархов сначала проявляет себя в Афганистане, потом судьба бросает его в Западную группу войск, которая оказалась в последние годы своего существования насквозь поражённой коррупцией, а затем следует возвращение на родину, где армию ждёт окончательный развал. Казалось бы, полная безысходность. Повесть явно несёт черты Апокалипсиса. Но финальная сцена, связанная с уничтожением президентского вертолёта, как это ни парадоксально, внушает оптимизм. Может быть, самая главная ценность «Геополитического романса» в том, что в образе русского офицера Козлов явил миру истинного героя нашего времени. Ему удалось показать, как человек, воспитанный армией, сумел в страшную, разрушительную эпоху сохранить самого себя. Вот тот корень, из которого ещё что-то может произойти.

Я думаю, не случайно повесть «Геополитический романс» имела среди читателей оглушающий успех. «Под Козлова» сразу же бросились писать десятки всевозможных сочинителей, которые всегда чутко улавливали быстро меняющиеся настроения общества. Пётр Алёшкин, к примеру, отталкиваясь от найденного Козловым оригинального сюжетного хода, написал рассказ под названием, кажется, «Убить президента». Только вот его персонаж не вызвал такого общественного интереса, как Аристархов.

Написав, как я считаю, народную книгу «Геополитический романс», Козлов решил освоить другие жанры и другие, порой далёкие от реализма приёмы письма. Что из этого получилось, можно судить по романам писателя «Ночная охота» и «Колодец пророков».

Мне понравилось, какую трактовку «Ночной охоте» дала критик Капитолина Кокшенёва. Она считает, что своей антиутопией Козлов «показывает то будущее общество, к которому мы вполне можем приблизиться на опасное расстояние, – общество, в котором человек мыслится только как человек экономический». Критик подчёркивает: «Тут – полемика с европейской традицией, в начале ХХ века открывшей «человека играющего». Тут – в «Ночной охоте» – подводится своеобразный итог разрыва идеи и реальности, что, прежде всего, отражается на «разрыве» человека, становящегося жёстким, примитивным, диким, человеком-варваром. Цивилизация и человек, идеи и человек – эти антагонисты предельно напряжены в антиутопии Ю.Козлова. Идея, рождённая человеком, его же взрывает изнутри, его же пожирает».

Известный германист Юрий Архипов, когда прочитал «Ночную охоту» и «Колодец пророков», поставил Козлову в заслугу то, что он «пользуется коллажированием и всякого рода непривычными, отстраняющими смещениями и сцеплениями предметной реальности. Но тут не игрушки, просто так взглядом не скользнёшь, его слово останавливает, над ним тянет подумать» («Литературная Россия», 2001, 16 марта).

Очень точно суть творческой манеры Козлова постперестроечного времени уловил Анатолий Афанасьев. Он эту суть увидел в «создании художественных моделей мира и в мифологизации отдельных человеческих судеб, совпадающих с этим, смоделированным миром» («Литературная Россия», 2001, 16 марта).

Не случайно Борис Евсеев воспринял романы Козлова конца 1990-х годов как пример новейшего реализма. Он пишет: «Во всех этих романах, включая и последний роман «Реформатор», как раз и происходит смещение реального и ещё нами не познанного мира. Особенно это касается романа Юрия Козлова «Колодец пророков». Это – роман-предсказание. Он по-новому, сверхреалистично говорит о судьбе России и всего мира. При этом предсказательные и сверхреальные моменты выписаны у Юрия Козлова чрезвычайно рельефно, абсолютно реалистично, а к тому ж ещё свежо и сочно. Здесь новая стилистика проявляется не только на уровне лексики, не только на уровне фразы, но и на композиционном уровне. Умению Юрия Козлова выстраивать новую, не похожую на предшественников архитектонику романа вполне можно было бы посвятить отдельную статью. Однако ограничимся констатацией: новейший реализм в романах Козлова – есть одно из самых ярких проявлений этого, ещё только нарождающегося потока русской современной, ориентированной на ценности православия прозы» («Литературная учёба», 2003, № 3).

Я думаю, наша интеллектуальная элита вовсе не случайно на рубеже двух веков долго и бурно обсуждала роман Козлова «Колодец пророков». Сразу по выходе книги некто Юрий Шевченко (не исключено, что под этим псевдонимом укрылся постоянный автор журнала «Москва» Нечипоренко) заявил: «Триллер «Колодец пророков» Юрия Козлова являет редкий пример удачного освоения русским писателем жанра «магический реализм», известного в варианте массолита по переводным романам Стивена Кинга. Книга Козлова – остро политическая: писатель напряжённо рассуждает над смыслом происходящих в России перемен и создаёт оригинальные образы и вымыслы, обоснования и пророчества. Чудесней может быть разве что сама жизнь – и порой возникает ощущение, что писатель хорошо осведомлён в таких вопросах, как работа КГБ и чёрная магия. В романе госбезопасность и магия переплетаются, высшие чины ГБ одновременно оказываются волхвами: идёт битва за будущее, в которой участвуют вечные персонажи (жрецы, мудрецы и маньяки одновременно) – два генерала» («Ex libris НГ», 1998, 30 июля).

Чуть позже уже другой автор «Ex librisа НГ» Сергей Митрофанов напомнил, что «Колодец пророков» неспроста появился именно на стыке тысячелетий. Он писал: «Конец тысячелетия, кризис мировых идеологий и, похоже, поражение демократического образа мысли (ему на смену идёт императив управляемости сверхсложных систем) ставят перед русскими писателями по-настоящему «проклятые» вопросы. Проклятие же, по-видимому, заключается в том, что вопросы открывают пути, по крайней мере для творчества. Чего же не идти? Но все стоят» («Ex libris НГ», 1998, 22 октября). Вызов, по Митрофанову, рискнул бросить лишь Козлов. Как полагает критик, Козлов вполне мог бы стать Маркесом или Кастанедой современного русского интеллектуала. Во всяком случае роман «Колодец пророков» ему показался лучшей книгой из всего того, что создано на тему второго пришествия.

Любопытно, как творчество Юрия Козлова воспринимает его дочь – Анна Козлова, регулярно выступающая в качестве критика и как прозаик, развивающий эротические мотивы. Вступив в 2000 году в дискуссию о современной прозе, она заявила: «Единственным удачным произведением из (известных мне) сочетающих умеренную политизированность и жизнеописательный скептический пафос я считаю роман «Одиночество вещей» Юрия Козлова. Успех этого опыта (и абсолютный неуспех последующих) обязан, видимо, культивируемому приёму так называемой несобственно авторской речи. Поэтическое поле романа, несомненно, искажено, абсолютно субъективно. Но это искажение не воспалённого певца соцстроя (чем нагрешил Проханов), а подростка, вынужденного как-то оценивать мир и происходящие в нём изменения. В дальнейших своих произведениях Козлов зачем-то пустился в неуместную (тавтологически) для колорита места и времени виртуальщину и полностью отринул всякую жизненную достоверность. Иными словами, в романах «Колодец пророков», «Проситель» (не следует включать в этот список идеальную с точки зрения жизненного соответствия «Ночную охоту») оказалась абсолютно утрачена элементарная причинно-следственная связь. Суть проблемы, на мой взгляд, заключается в том, что оба обозначенных романа не дают исчерпывающей картины мира. Возможно, в этом и есть их особенная ценность (наивысший, свифтовский приём самоиздёвки), но ценность эта не ясна массовому читателю, и повествование неизбежно представляется ему бредом и словоблудием. Несколько обескураживает и конечная сверхидея: на протяжении действия она предвосхищается как некая эмпфазия, но в финале почему-то оказывается много банальней прочих философских отступлений. В романе «Проситель» конечная фраза о том, что демонический герой (Джерри Ли Коган) унёсся в мистическую дыру, откуда якобы появляются деньги (?), вызывает даже некое сомнение в адекватности Творца объективному развитию жизни. Надоедает и тот старинный ореол непознаваемости, который в произведениях Козлова получает самая тривиальная вещь или явление» («Литературная Россия», 2000, 10 марта).

Наверное, по восприятию самые сложные романы Козлова – «Проситель» («Москва», 1999, №№ 11 – 12), «Реформатор» (М., 2002) и «Закрытая таблица» (М., 2005).

«Проситель» – скорее философский триллер, исследующий роль денег в современной цивилизации. Он даже в чём-то близок к постмодернизму. Не зря же критик Кирилл Анкудинов после «Просителя» обозвал Козлова «патриотическим Пелевиным».

Эту мысль потом постаралась развить Мария Ремизова. Она считает: «При ближайшем рассмотрении роман «Проситель» действительно обнаруживает известное структурное сходство с так называемой игровой литературой, и прежде всего с той, которая выходит из-под пера самого коммерчески выгодного из всех возможных в пределах художественной прозы авторов – то есть Виктора Пелевина. Но сходство это остаётся внешним, сугубо формальным, наглядно демонстрирующим не только то, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды, но и то, что в одну и ту же реку вообще не стоит входить, особенно не зная броду» («Независимая газета», 2000, 24 февраля). Другое дело, что Ремизова решила, будто Козлову не хватило органичности. Она пришла к выводу: «Неустойчивая плоть «Просителя» со всяческими мнимостями и параллельностями работает на разрушение идеи чего бы то ни было незыблемого и устойчивого, в том числе и таких штук, как «экономика», «Россия», «человек», «Бог» и так далее».

«Реформатор» же, как настаивает Владислав Иванов, это «ультрасовременный полифонический мифофантастический футур-роман, «описание будущего в контексте реалистического повествования» («Литературная Россия», 2002, 3 мая), в котором достаточно много аналогий с сегодняшней действительностью.

Кстати, одно из достоинств «Реформатора» Иванов увидел также в обилии эротических сцен. Он считает: «Сексуальный дух витает над бездной образов Козлова, кружится невесть откуда появляющейся дельтапланеристкой (ангел? богородица?), реализующей самые смелые фантазии. Наверное, в «Реформаторе» впервые в русской литературе реалистически описано, как образ занимается (– проявляет) любовью с образом. Тройная выдумка: два героя и... любовь! Даже в вечном Козлов – интеллектуально претенциозен» («Литературная Россия», 2002, № 8).

Впрочем, есть критики, относящие «Реформатора» к неудачам писателя (в частности, Андрей Василевский, который в «Новом мире» высказал своё несогласие и с идеями автора, и с системой выстроенных им образов).

Ещё раз повторю: наверное, романы Козлова конца 1990 – начала 2000-х годов не всем доступны для понимания. Я понимаю, почему редакция «Нашего современника» не захотела, к примеру, печатать книгу писателя «Закрытая таблица». Эта вещь, уж точно, подписку журналу бы не увеличила.

Вопрос в другом: почему Козлов с годами отошёл от жанра народного романа и переключился на элитарную прозу, рассчитанную на узкий круг интеллектуалов? Только ли всё дело в стремлении заполучить лавры Кастанеды?

Я ответ предлагаю поискать в биографии писателя. Поясню. В 1983 году Козлов решил, что хватит каждый день ходить на службу, и ушёл на «вольные хлеба». Однако после развала Советского Союза роль литературы в обществе резко изменилась. Писатели в одночасье из уважаемых людей превратились чуть ли не в бомжей. Козлову ничего не оставалось делать, как вновь заняться газетной подёнщиной. Но официальная пресса, к коей принадлежала газета «Россия», платила копейки, а многие издания новоявленных бизнесменов, такие как «Гермес», оказались недолговечными. В итоге писатель устроился на госслужбу. Почти десять лет он проработал в пресс-службе Госдумы, потом перешёл в аппарат Совета Федерации, готовил для очень больших людей различные речи. Кроме того, в свободное от основной службы время ему удавалось ещё заниматься и политтехнологиями (помимо российской политэлиты, хорошо изучил политическую ситуацию в Казахстане). Естественно, писатель за эти годы столько всего узнал, что можно просто ахнуть. И, наверное, в какой-то момент он столкнулся с проблемой, что же делать с той информацией, которая оказалась в его распоряжении. Я так понимаю: выбор был невелик. Сказать всё, видимо, означало неминуемую отставку. Молчать – тоже было невыносимо. Козлов нашёл третий путь: форму этакого интеллектуального романа, позволившую ему смело моделировать различные сценарии переустройства нашего несовершенного общества. Свидетельство тому – роман «Закрытия таблица» (2005).

Лев Данилкин, когда прочитал эту книгу, пришёл к мысли, что «сложись пасьянс 91-го или 93-го года по-другому, именно Козлов занял бы ту нишу, в которой нет сейчас конкурентов у Пелевина; он (тоже) умеет жонглировать метафизическими тарелками в режиме реального времени, и это увлекательное зрелище» («Афиша», 2005, № 21).

Как уверяет Данилкин, «его (Козлова) философический свиток развёртывается с удивительной естественностью – будто легкоступый божок танцует над теплотрассой; и непонятно, то ли одуванчики распускаются оттого, что под землёй плещется кипяток, то ли оттого, что сверху парит весеннее бесплотное существо; солнечная желтизна, однако ж, и изумрудная зелень раздвигают снег и уходят тоненькой полосой далеко-далеко – вот как выглядит козловский роман.

Задача – «исследование склонной к угрюмому юмору управляющей миром силы» – обозначена в первой же главе романа. Роман и есть источающая свифтовскую жёлчь мистерия, где бог – реально из машины («феррари»), а смерть – квартирная хозяйка с клюшкой для гольфа; сразу о том, кто есть кто, не догадаешься. Все акценты расставляются исключительно с помощью флегматичной иронии – и бровь Козлов поднимает в действительно исключительных случаях».

Я забыл ещё сказать, что отдушину от политики Козлов находит не только в романах. В 2001 году он, не оставляя госслужбы, возглавил (видимо, именно для сердца) «Роман-газету».

А в заключение перечислю все премии писателя. Он – лауреат Всероссийской литературной премии «Традиция» (1995), премии Московского правительства (1996) – за роман «Ночная охота», Малой российской премии (1998) и премии «России верные сыны» (2002).

В.ОГРЫЗКО

назад <<